бабушка рассказала, почему не покинула зону отчуждения и как ей там живется

Одна в Чернобыле уже 36 лет: бабушка рассказала, почему не покинула зону отчуждения и как ей там живется

Когда в апреле 1986 года случилась авария, тысячи людей в панике покидали свои дома. Автобусы забирали целые улицы, семьи спешно собирали узлы, оставляя мебель, посуду и фотографии в рамочках на стенах. Но среди этой торопливой толпы оказались и такие, кто отказался покидать родную землю.

Мария Степановна, которой сегодня уже за восемьдесят, осталась в своей небольшой хате на окраине бывшего села неподалёку от Припяти. Она видела, как соседи закрывали ставни и уходили, обещая вернуться, но так и не вернувшись никогда.

— А я куда пойду? — говорит она, поправляя на голове выцветший платок. — Тут могилы родителей, тут мой огород, тут каждая тропинка знакома. Кому я там нужна была бы, в чужом городе?

С тех пор прошло тридцать шесть лет. Село заросло диким лесом, крыши сгнили, колодцы обвалились. Вокруг — тишина, лишь птицы и дикие звери. Иногда издалека доносится рёв техники — это редкие машины спасателей или учёных, которые проверяют радиационный фон. Но для Марии Степановны это уже давно стало привычным фоном.

Она выращивает картошку, держит пару кур, иногда наведываются соседи-«самосёлы» из других сёл, чтобы обменяться новостями. Дети и внуки уговаривали её переехать, но она только качает головой:

— Я и в Чернобыле привыкла жить. Человеку страшно там, где нет корней. А у меня они тут — в этой земле.

Говорят, что у неё даже здоровье крепче, чем у многих горожан. Врачи удивляются: несмотря на годы, она почти не болеет. Бабушка объясняет это просто:

— Меня бережёт земля. Я её не предала, и она меня держит.

За десятилетия одиночества она научилась ладить с тишиной. Иногда говорит сама с собой или с фотографиями на стене, словно с живыми людьми. Иногда к ней заглядывают волонтёры, привозят продукты, лекарства. Но чаще всего она одна. И всё же, в её голосе нет тоски.

— Здесь страшно только тем, кто не жил здесь никогда. А для меня этот Чернобыль — не проклятие, а мой дом.

Сегодня Мария Степановна стала живой легендой зоны отчуждения. Для туристов её изба — словно музей, место, где застывшее время оживает в её рассказах. Она хранит воспоминания не только о катастрофе, но и о прежней, тихой деревенской жизни, которой уже больше нигде нет.

И когда её спрашивают, не страшно ли жить среди заброшенных домов и радиоактивного леса, она отвечает с улыбкой:

— Страшнее жить там, где нет твоего сердца. А моё сердце осталось здесь, и я вместе с ним.

Мария Степановна просыпается очень рано — привычка, от которой она не смогла отказаться ещё с тех времён, когда в селе было полно людей. В пять утра она выходит во двор: куры уже топчутся у сарая, ждут зерна. Солнце медленно пробивается сквозь густой лес, который за десятилетия поглотил улицу. Когда-то здесь стояли аккуратные домики с палисадниками, слышался детский смех, а теперь вместо этого — сосны, берёзы и дикий кустарник.

Она бросает курицам пригоршню зерна и садится на лавку у крыльца. Рядом стоит старая алюминиевая кружка с водой из колодца. Вокруг тишина такая, что слышно, как трещит в траве кузнечик. Иногда пробегает лиса — она давно уже не боится человека. Кабаны и даже лоси заходят прямо к хате, роются в огороде.

— Все тут теперь мои соседи… — усмехается бабушка, поправляя на голове платок.

В её доме всё осталось почти так же, как тридцать лет назад. На стене висит икона, под ней — выцветшие фотографии. На одной — её муж в солдатской форме, на другой — маленькая дочка с бантами. Муж давно умер, а дочь после аварии уехала в Киев. Звонит редко, но всегда уговаривает мать оставить Чернобыль.

— Ма, ну что ты там забыла? Там же радиоактивно, там пусто… — говорит она по телефону.
— Пусто там, где сердце не лежит, — отвечает Мария Степановна.

Она действительно не чувствует страха. В её памяти до сих пор живы запахи той весны 1986 года: как в воздухе стоял странный металлический привкус, как во дворе лежали брошенные велосипеды соседских ребятишек, как автобус увозил людей, а она стояла на крыльце и махала вслед.

— Я тогда поняла: если поеду — умру от тоски. А тут, даже если смерть рядом ходит, я её не боюсь. Своё проживу на своей земле.

Иногда в село приезжают туристы. Их привозят в автобусах, они идут с фотоаппаратами и слушают гидов. Когда заходят к Марии Степановне, удивляются: изба будто живая, дым идёт из трубы, пахнет печёным картофелем. Она встречает гостей хлебом с солью и непременно рассказывает им истории о «довоенном Чернобыле» — так она называет время до аварии.

— Мы тут яблоки сушили, грибы собирали, по праздникам гармошка играла. А теперь всё это в памяти, как сон… Но я храню этот сон.

Гости слушают, а потом уезжают обратно в свои города. А бабушка остаётся одна, в своей избе, где ночью скрипят доски и где луна заглядывает в окна. Но одиночество её не тяготит. Она научилась жить «вместе с прошлым», будто рядом с ней всё ещё сидят соседи, смеются дети, работает колхоз.

— Когда закрываю глаза, я слышу голоса. И тогда мне совсем не одиноко.

Она верит, что её судьба — быть хранительницей этой земли. Не пустить забвение в дом, не дать прошлому окончательно исчезнуть.

И каждый новый день в Чернобыле для неё — не страшная необходимость, а тихий разговор с землёй, которая её кормит и бережёт.

Глава I. Доаварийная жизнь

Мария Степановна родилась в этом селе и никогда не думала, что её маленькая родина станет знаменитой на весь мир. Здесь всё было просто: колхоз, праздники, работа на земле. Утром петухи будили всех соседей, а вечером на улице собиралась молодёжь — пели песни под гармошку, танцевали.

— У нас ведь, знаешь, Browny, люди жили бедно, но весело. Ничего лишнего не было, зато было настоящее счастье — когда семья рядом, когда урожай хороший, когда соседи заходят вечером за солью, а остаются до полуночи за разговорами.

Муж её, Иван, работал на тракторе. Дочь Татьяна бегала в школу босиком по весне — так было привычно. Домик у них стоял на окраине, у самого леса, и каждую осень они собирали ведрами грибы. Мария Степановна любила печь пироги и сушить яблоки. Село тогда дышало жизнью. Никто даже представить не мог, что однажды всё это исчезнет.

Глава II. Весна 1986-го

То утро она запомнила навсегда. Был апрель, яблони только начали цвести. Но в воздухе чувствовался странный привкус — металлический, горьковатый. Потом по деревне прошёл слух: «На станции что-то случилось». Люди тревожно переглядывались, но никто толком ничего не знал.

Через пару дней появились военные, стали собирать жителей. Автобусы подъехали прямо к домам. Соседи в спешке собирали узлы, брали самое ценное — фотографии, документы, кастрюлю картошки. Все думали, что уезжают на пару дней.

— Я тогда стояла на крыльце и смотрела, как уезжают соседи. Сердце разрывалось, а ноги не шли. Я сказала: «Не могу я отсюда, не поеду». Муж к тому времени уже умер, дочь была в городе. И осталась я одна…

Её никто не удерживал. Военные махнули рукой: «Хочешь — оставайся». Так она и осталась.

Глава III. Первые годы одиночества

Поначалу было страшно. Вокруг тишина, только ветер свистит в заброшенных домах. По ночам в окна заглядывала луна, и казалось, что тени на стенах оживают. Но постепенно страх прошёл.

— Человек ко всему привыкает. Я начала разговаривать сама с собой, с фотографиями на стенах. А потом и тишина перестала давить. Наоборот, стала как друг.

Она вскопала огород, завела кур. Иногда приезжали такие же упрямые старики — самосёлы. Они делились картошкой, помогали друг другу, приносили новости. Но с годами их становилось всё меньше. Теперь Мария Степановна почти одна в своём селе.

Глава IV. Жизнь среди зверей

Когда ушёл человек, пришёл лес. Дома вросли в землю, крыши упали, колодцы затянуло мхом. А звери стали хозяевами улиц. Лисы, кабаны, волки — всех теперь можно встретить у самого крыльца.

— Я к ним привыкла. Они ведь тоже как соседи. Иногда лось заглянет в огород, поест капусту — я и не сержусь. Мы теперь тут все равны.

Иногда ночью она слышит, как воют волки. Но страха нет — только ощущение, что мир стал другим, диким, первобытным, и она живёт в его сердце.

Глава V. Гости из большого мира

Пару раз в месяц в деревню приезжает машина с волонтёрами. Привозят хлеб, лекарства, иногда газету. Но чаще всего Мария Степановна встречает туристов. Они заходят в её дом с фотоаппаратами и удивлением смотрят на живое тепло избы.

Она угощает их картошкой в мундирах, рассказывает о прошлом, о праздниках, о свадьбах. Для них её рассказы — как живая история.

— Вы думаете, что тут только катастрофа и пустота. А я вам скажу: здесь было счастье. И я его храню.

Туристы слушают молча, а потом уезжают. А она остаётся — хранительницей памяти, последним свидетелем.

Глава VI. Разговоры с тишиной

По вечерам, когда солнце садится и окна окрашиваются алым светом, Мария Степановна садится у печки и говорит с фотографиями. Она рассказывает им, что сегодня было, кого видела, что посадила в огороде.

— Знаешь, Browny, одиночество — оно не тогда, когда рядом никого нет. А тогда, когда тебе не с кем разделить мысли. Вот я и делюсь с ними. Они ведь всё слышат.

Иногда ей кажется, что она слышит шаги мужа за дверью или смех дочери во дворе. И она улыбается: пусть это только воображение, но оно делает её жизнь светлее.

Глава VII. Хранительница

Сегодня Мария Степановна — одна из немногих, кто остался в зоне отчуждения. Учёные, журналисты и туристы называют её «живой легендой Чернобыля». Но она не считает себя особенной.

— Я просто не смогла предать свою землю. Она дала мне всё, и я решила остаться с ней до конца.

Её седые волосы, руки, пахнущие землёй, и глаза, в которых нет страха, — это и есть настоящий Чернобыль. Не станция, не катастрофа, а жизнь, которая продолжилась, несмотря ни на что.

Эпилог. Дом, который остаётся

Вечером, когда лес тонет в густой темноте и лишь свет лампы колышется в окне её избы, Мария Степановна садится на лавку и смотрит в небо. Звёзды над Чернобылем сияют особенно ярко — здесь нет городского шума, нет фонарей, нет суеты. Только чистая тьма и свет далеких миров.

— Знаешь, Browny, я думаю, смерть не страшна, когда она приходит домой. Страшнее умирать в чужом месте, где никто не знает твоего имени, где нет твоей земли. А тут, если завтра сердце остановится, я буду дома. И это самое главное.

Она не боится конца. Говорит, что каждый день для неё — подарок, который она бережно разворачивает, как ребёнок разворачивает карамель. Иногда день — сладкий, с визитом гостей или хорошей погодой. Иногда горький, когда болит спина или когда холодно в избе. Но всё равно — её день, её жизнь, её дом.

Внуки обещали однажды приехать. Она хранит для них старый ковёр, который висит на стене ещё с советских времён, и сундук с вышивками, которые делала молоденькой девушкой.

— Пусть увидят, как здесь всё было, пусть запомнят, что человек — это не только квартиры в городе и телевизор. Человек — это земля, огород, песня у костра и яблоня у окна.

Она верит, что Чернобыль не всегда будет пустыней. Что однажды сюда вернутся люди. Дети будут бегать по улицам, в колодцах снова зазвенит ведро, а в садах снова зацветут яблони. И её маленькая изба станет частью этой новой жизни.

— А если нет — ничего. Всё равно память останется. Память — она сильнее любой радиации. Её не смоешь дождём, не сотрёшь временем.

Мария Степановна гасит лампу и ложится на старую кровать. За окном шуршит ночной лес, и в этом звуке нет угрозы, только дыхание земли. Она закрывает глаза и улыбается.

Потому что знает: она дома.

Часть I. Сны о прошлом

Марии Степановне часто снятся сны. Она идёт по улице своего села, и вдруг всё снова как прежде: дети играют в классики, пахнет дымком из печей, муж возвращается с поля в пыли и с усталым, но радостным лицом. В руках у него буханка чёрного хлеба и бутылка молока, купленного у соседки.

— Я вижу всё это так ясно, будто оно и правда происходит, — говорит она. — Иногда проснусь, а сердце ноет: неужели это только сон? Но знаешь, Browny, я не плачу. Потому что думаю — раз снится, значит, это ещё живо.

Каждый её сон — как маленький мостик в прошлое. И иногда она чувствует, что эти сны даже важнее её бодрствования: в них её мир полный, неразрушенный.

Часть II. Одиночество и гости

Одиночество стало её постоянным спутником. Но оно не убивает, а лишь делает тишину громче.

Иногда приезжают волонтёры. Молодые ребята, которые помогают старикам в зоне. Они привозят лекарства, хлеб, крупы. Смотрят на бабушку с удивлением: как она тут живёт одна, среди леса и зверей?

— Я ведь не одна, — отвечает она им. — Со мной моя земля. Я разговариваю с ней, как с человеком. Вот с вами сейчас говорю, а завтра пойду в огород и буду с землёй говорить. И она мне отвечает — урожаем.

Иногда её навещают туристы. Они приходят осторожно, словно боятся потревожить. Садятся на лавку у её избы, слушают её рассказы. Кто-то плачет, кто-то молчит, кто-то спрашивает: «А вам не страшно?»

Мария Степановна улыбается:

— Страшно там, где пусто. А у меня пустоты нет. У меня — жизнь. Просто она тихая.

Часть III. Живые соседи

За годы звери стали её настоящими соседями. Лисы иногда воруют яйца, волки проходят мимо по ночам, кабаны роют землю прямо у ворот. Но бабушка к ним привыкла.

Однажды она рассказывала, как вечером сидела на крыльце и к ней вышел огромный лось. Он остановился прямо напротив, посмотрел на неё тёмными глазами, фыркнул и пошёл дальше.

— Я тогда подумала: вот ведь, мы с ним оба здесь живём, как соседи. Только он хозяин леса, а я — своей избы. И никто никому не мешает.

Она уверена, что звери понимают её. Иногда разговаривает с ними вслух, а потом смеётся: «Вот, мол, до чего дожила — с кабаном языком чешу!»

Часть IV. Тишина и смерть

Вечерами тишина становится особенно густой. Нет ни машин, ни голосов. Только ветер в деревьях и стук собственного сердца. В такие минуты Мария Степановна думает о смерти. Но без страха.

— Смерть — она как соседка, которую давно знаешь. Вроде бы и строгая, и холодная, но всё равно своя. Я не боюсь её. Главное, что она придёт ко мне домой, а не где-то в чужом месте.

Иногда ей кажется, что муж садится рядом на кровать. Она слышит скрип досок, чувствует его дыхание. Поворачивается — пусто. Но ей от этого не грустно.

— Пусть даже это только воображение. Всё равно легче, когда кажется, что он тут.

Часть V. Хранительница

С каждым годом журналисты и туристы пишут всё больше про «самосёлов». Но Мария Степановна не чувствует себя символом или легендой. Она просто живёт.

— Я ведь не герой никакой. Просто я не смогла предать свою землю. Кто-то уехал, а я осталась. Вот и всё.

Но в её словах есть то, чего не хватает современному миру — настоящая привязанность к корням. Для неё Чернобыль — не зона, не катастрофа, а дом, в котором жизнь продолжается, несмотря на всё.

Часть VI. Завтра

Она не строит планов, не думает о будущем. Для неё будущее — это следующий рассвет. Встать, накормить кур, вскипятить воду, пройтись до колодца.

— Человеку много не надо. Главное, чтобы сердце спокойно было. А у меня оно спокойно. Значит, я живу правильно.

Она верит, что даже когда её не станет, её дом будет стоять ещё долго. И, может быть, сюда зайдут дети или внуки, откроют сундук с её вышивками, посмотрят на старые фотографии. И поймут: здесь жила женщина, которая осталась верна своей земле до конца.