Вечный ребёнок звёздного папы

Когда Юлии исполнилось тринадцать, её жизнь круто изменилась. Развод родителей стал для девочки настоящим потрясением. Знаменитый отец, Игорь Николаев, к тому времени уже был настоящей иконой российской эстрады, а мама, Елена, больше не могла мириться с холодом за блеском софитов. Их семья распалась без скандалов на публике, но боль внутри семьи осталась — тихая, но глубокая.

Елена, устав от лицемерия и фальши шоу-бизнеса, приняла решение переехать в Майами. Сначала — временно, для “перезагрузки”, как она говорила. А потом — навсегда. Она хотела другого будущего для дочери: спокойного, честного, без вечных компромиссов. Там, в тепле Флориды, Юлию воспитывал новый мужчина — отчим, человек из совсем иного мира. Он был далёк от сцены, но стал для девочки опорой, к которой она тянулась в те моменты, когда чувствовала себя потерянной.

Однако родной отец никогда не забывал о ней. Николаев регулярно звонил, приезжал, приглашал к себе, и, что немаловажно, материально поддерживал дочь. В одном из своих редких интервью он с гордостью заявил, что каждый месяц переводит Юлии солидную сумму. “Она моя дочь. И это всё, что нужно знать”, — сказал он, уходя от лишних подробностей.

Сейчас Юлии — 46. Несмотря на тёплый климат Майами и внешне благополучную жизнь, её личная судьба сложилась непросто. Первый брак Юлии, заключённый в начале двухтысячных, не выдержал испытания временем. Муж, бизнесмен из Нью-Йорка, оказался человеком сложным, амбициозным и, в какой-то момент, разрушительным. Развод стал для Юлии вторым эмоциональным ударом после развода родителей, и на этот раз — уже без возможности спрятаться за чьё-то плечо.

Сегодня Юлия живёт в небольшом доме на окраине Майами. Она не любит светских мероприятий и, несмотря на родство с одной из самых известных фигур российской эстрады, избегает публичности. Женщина посвятила себя арт-терапии и помогает детям с эмоциональными нарушениями. Это стало её смыслом — исцелять чужие раны, пока рубцы на её собственной душе остаются скрытыми.

Иногда она публикует фотографии старого семейного архива — мама, папа, маленькая Юля с кудряшками. В комментариях кто-то узнаёт отца, кто-то — стиль старых восьмидесятых. Но сама Юлия никогда не подписывает фото прямо: “Это мы. Когда ещё верили, что всё впереди”.

Что же до Николаева, то в свои 65 он по-прежнему на сцене, по-прежнему улыбается в камеру, и всё так же говорит: “Юля — моя гордость. Она другой человек, не из шоу-бизнеса. И в этом её сила”.

Продолжение — Тень славы и свет своего пути

С возрастом Юлия всё больше отдалялась от фамилии Николаева. Не потому что стыдилась — нет. Просто с годами она поняла: легче дышится, когда тебя не сравнивают, не ставят в тень отца, не ожидают от тебя песен, гастролей, бликов рампы. Она не умела петь, не любила камеру и терпеть не могла, когда кто-то пытался в разговоре перевести тему на “того самого Николаева”. «Мой папа — это его жизнь. А у меня — своя», — говорила она почти машинально, но каждый раз с нарастающим внутренним спокойствием.

Юлия рано поняла, что в её силах только одно — быть настоящей. Без глянца, без фальши. Она окончила колледж в Майами, потом изучала психологию и арт-терапию. Первый кризис у неё случился после развода, когда оставшись одна, она долго не могла найти себе место в жизни. Но именно тогда она начала рисовать. Сначала — интуитивно, бессистемно. Потом — увлечённо, с огоньком. На холстах появлялись детские образы, метафоры из снов, странные летающие рыбы и девочки без лиц. Однажды психотерапевт, у которого она пыталась лечить свою тревожность, сказал: «А ты попробуй сама стать терапевтом. Твоя боль может лечить других».

С тех пор прошло больше десяти лет. Юлия открыла небольшую арт-студию для детей, где с ними не разговаривают, не требуют, не оценивают. Там рисуют. Кто углём, кто пальцами, кто акварелью — как угодно. На стены она вешает не свои дипломы, а детские рисунки. Среди них — портрет девочки в длинном платье, с кудрями и серьёзными глазами. «Это ты?» — спрашивают иногда. Она улыбается и говорит: «Наверное».

С отцом они общаются нечасто, но тепло. Без обид, без претензий. Он зовёт её в Москву — хотя бы на неделю. «Юлька, покажи мне Майами, я приеду», — пишет он иногда. Она отвечает: «Приезжай, пап. Только не звони фотографам». Он смеётся. Они давно уже поняли друг друга без слов: её тишина — такая же форма любви, как его песни.

На недавнем юбилее Николаева в Москве Юлия не появилась. Но в зале был её портрет, нарисованный ею самой. Он стоял на рояле, среди цветов. Кто-то из гостей спросил: «Это новая обложка?» А певец ответил просто: «Нет. Это старая мечта. Та, которую я не успел исполнить — стать папой по-настоящему рядом. Но Юля выросла сильной. И значит, я всё-таки кое-что сделал правильно».

Письма без адреса

Иногда по ночам Юлия пишет письма, которые никуда не отправляет. В них она говорит с матерью, с папой, с собой тринадцатилетней. Эти письма — её способ не забывать. Один из них она однажды прочла вслух во время закрытого занятия в студии, где сидели только взрослые — родители её маленьких учеников. Она сказала:

«Когда тебе тринадцать, и мир рушится, ты не знаешь, кто ты. Ты либо становишься тенью одного из родителей, либо начинаешь свой путь в темноте. Я шла во тьме, много спотыкалась. Но я дошла. И сегодня я здесь — не потому что дочь Николаева, а потому что научилась сама себе быть светом».

Глава следующая — Письмо из прошлого

Юлия сидела в своём кабинете среди ярких детских рисунков. За окном лениво шел дождь — редкость для её солнечного Майами. День был спокойным, даже слишком. Она уже собиралась закрыть студию, когда раздался звонок. Номер был московским, незнакомым.

— Алло?
— Юлия Игоревна? — мужской голос был вежлив и сух. — Это нотариус Алексей Андреевич Смолин. Мне поручено передать вам информацию от имени Игоря Николаева.

Юлия напряглась. Сердце ударило быстрее.

— Что-то случилось?

— Ваш отец жив. Но… Он находится в клинике. Его состояние нестабильно. Он настаивает, чтобы вы приехали. Как можно скорее.

После паузы, в которой слышно было только её дыхание, она спросила:

— Почему мне звоните вы, а не он?

— Он оставил вам письмо. Я имею право вскрыть его только в вашем присутствии.

Юлия положила трубку и долго сидела, глядя в окно. Мысли не складывались в слова. Ей не хотелось лететь. Не хотелось возвращаться туда, откуда когда-то ушла мать — с болью и решимостью не возвращаться. Но в груди всплыл образ: отец у рояля, чуть сутулый, с той самой улыбкой, с которой он когда-то пел «Позови меня с собой»… И она поняла — надо.

Встреча

Москва встретила её холодом и сыростью. У клиники стоял тот самый Смолин — худой, седой, в длинном пальто. Он проводил её в VIP-отделение, где пахло лекарствами, мрамором и… одиночеством.

Отец лежал у окна. Сильно постаревший, с кислородной трубкой, но с теми же глазами — глубокими и ясными.

— Юлька… — Он попытался улыбнуться. — Всё-таки приехала.

Она села рядом. Молчала.

— Не бойся, я не умираю. Просто подустал. Почки сдали. Врачи говорят, выкарабкаюсь… если перестану вести себя, как дурак. Но мне надо тебе кое-что сказать. Прости, что так поздно.

Он протянул ей конверт.

— Там всё. Прочтёшь позже. Сейчас просто… побудь.

Они сидели рядом молча. Как два человека, которые слишком долго шли навстречу друг другу — с разных концов мира.

Письмо

Позже, в гостинице, она раскрыла письмо.

“Доченька,

Если ты читаешь это — значит, я всё-таки уговорил тебя прилететь. Прости за всю ту любовь, которую я не умел показать. Прости за то, что был отцом по телефону и на экране. Я всегда тобой гордился — но не знал, как это сказать, не испугав тебя.

Есть ещё кое-что, что я должен тебе рассказать.

У тебя есть сестра. Её зовут Варвара. Ей двадцать один. Она родилась от женщины, с которой у меня был короткий роман. Я долго молчал — из страха. Но Варя нашла меня два года назад. Она удивительно на тебя похожа.

Я знаю, что прошу многого. Но, может быть… если вы когда-нибудь встретитесь, ты поймёшь, что быть родной — это не всегда про общую маму или папу. Это про сердце. А у вас с Варей — одинаковые сердца.

С любовью,
твой папа.”

Шаг навстречу

Юлия не спала до утра. В голове крутились обрывки прошлого, тень мамы, голос отца, лица детей из студии. И новый образ — сестра. Варвара. Её не существовало в её жизни до этого момента. Но теперь… всё изменилось.

На следующее утро она приехала снова в клинику. На ресепшене спросила:

— Простите… здесь должна быть девушка. Варвара. Я могу с ней поговорить?

Медсестра кивнула.

— В холле. У кофейного автомата.

Юлия повернула за угол — и увидела её. Высокая, с рыжеватыми волосами, с книгой в руках. На ней не было макияжа, но было что-то тревожно знакомое: осанка, взгляд, манера держать чашку. От этой схожести перехватило дыхание.

Юлия подошла.

— Привет. Ты Варя?

Девушка подняла глаза и замерла.

— А вы… Юлия?

Юлия кивнула. Они молчали, как будто искали в друг друге что-то. Слово. Ответ. Или, может быть, прощение за ошибки, которых ещё не было.

— Хочешь кофе? — наконец сказала Варя.
— Только если он крепкий, — ответила Юлия и впервые за долгое время улыбнулась — по-настоящему.

Глава следующая — Беседы с тенью

Они сидели в небольшой кофейне возле клиники, возле окна. Варя — в джинсовой куртке, с поцарапанным телефоном, в котором мигали непрочитанные уведомления. Юлия — с прямой спиной, со взглядом женщины, которая слишком многое пережила и теперь боится нового разочарования.

— Я… не думала, что ты существуешь, — начала Юлия.
— Я и сама долго не знала, кто он, — Варя покрутила чашку. — Мама не говорила. До своей смерти она сказала только одну фразу: «Ты от музыки». Я долго не понимала, что это значит.

Юлия слегка улыбнулась — грустно.

— А потом?

— Потом я начала искать. Через старые пластинки, архивы, фото. Нашла интервью… Нашла его. Он был не готов. Но он не прогнал.

— Это на него не похоже, — задумчиво сказала Юлия. — В молодости он был другим. Трудно представить его испуганным.

— Мы много спорили, — призналась Варя. — Я думала, он будет пытаться меня откупить. А он… просто слушал. И всё время говорил о тебе.

Юлия замолчала. Она не знала, что хуже — осознание, что у отца есть вторая дочь, или то, что эту дочь он всё же однажды услышал. Раньше, чем её.

— Прости, — сказала вдруг Варя. — Я не хотела ничего рушить.

— Ты ничего не рушишь, — Юлия посмотрела прямо в глаза девушке. — Я уже давно построила свою жизнь. Без него. Но, кажется, и он наконец понял, как жить — с нами обеими.
— Только поздно, — прошептала Варя.

Юлия кивнула.

— Но не слишком.

Отец

Игорь Николаев шёл на поправку. Медленно, неуверенно, с регулярными вспышками слабости, но с новым выражением на лице. Впервые за много лет он выглядел не как артист, а как человек, у которого есть что терять.

Он с удивлением смотрел, как его дочери, такие непохожие, находят общий ритм. Варя говорила быстро, ярко, с огоньком. Юлия — взвешенно, тихо, с интонацией человека, который слишком хорошо знает цену словам. Их разговоры звучали в палате, как новая музыка.

— Я думал, что потерял вас обеих, — однажды сказал он.
— А мы думали, что тебя у нас и не было, — ответила Юлия.

Они смеялись. Слёзы были близко, но никто их не ронял.

Точка бифуркации

Через две недели Юлия должна была вернуться в Майами. Студия без неё не работала. Родители звонили, беспокоились, спрашивали: «Где вы? Всё ли в порядке?». Детям не хватало её рук, её спокойствия.

В последний вечер в Москве отец собрал их обеих в своей старой квартире, среди книг, нот и фотографий.

— Я хочу, чтобы вы приняли одну просьбу. Последнюю, возможно. У меня осталась одна мечта — чтобы вы были рядом. Не для меня. Друг для друга. Я слишком долго был отсутствующим папой. Но, может быть, я ещё могу быть мостом между вами.

Юлия посмотрела на Варю. Девушка молчала, прижав колени к груди.

— Я не умею быть чьей-то сестрой, — призналась Варя.
— Я тоже, — мягко сказала Юлия. — Но это не повод не попробовать.

Они обнялись. Сначала неловко. Потом — крепко. Не потому, что должны. А потому, что вдруг поняли: вдвоём легче тащить груз памяти.

Флорида. Несколько месяцев спустя.

На двери арт-студии появилась новая табличка:
“Юлия и Варя. Искусство для сердца.”

Варя переехала в Майами. Не навсегда. Но надолго. Она вела подростковый блок — рассказывала о том, как найти себя, если всё кажется чужим. Юлия наблюдала за ней — с осторожной гордостью. А вечерами они сидели на пляже, ели мороженое и спорили, какая песня отца лучшая.

Игорь Николаев присылал открытки с короткими подписями:
“Я вами горжусь. По-настоящему. Спасибо за второй шанс.”