Не хочу просыпаться по утрам
— призналась Маргарита Симонян близким друзьям. Последние месяцы стали для неё чередой бесконечных тревог и бессонных ночей. Состояние Тиграна Кеосаяна остаётся критическим: уже месяцев он находится в коме, и врачи, взвешивая каждое слово, не дают утешительных прогнозов.
Маргарита старается держаться, но близкие видят, как тяжело ей приходится. Она всё чаще избегает публичных мероприятий, отменяет эфиры и предпочитает оставаться дома, в тишине, где каждый звук часов словно отсчитывает время до долгожданной, но всё ещё недостижимой новости о пробуждении мужа.
Поклонники пары не скрывают своей тревоги. Под её последними публикациями в соцсетях появляются сотни комментариев: кто-то поддерживает тёплыми словами, кто-то делится личным опытом борьбы за близкого человека. Один из комментариев особенно задел её сердце:
«Марго, понимаю, вы в отчаянии, но у вас есть дети. Они нуждаются в здоровой и сильной маме…»
Эти слова, написанные незнакомым человеком, напомнили Маргарите о том, что она не имеет права сломаться окончательно. Ради детей она должна вставать по утрам, готовить завтрак, улыбаться — даже сквозь боль.
В Сети недавно появились новые кадры наследников Кеосаяна и Симонян. На фото — уже совсем взрослые, серьёзные ребята. Глаза старшей дочки смотрят прямо в объектив — и в них так много силы, словно она решила взять на себя роль маленькой защитницы семьи. Младший сын, наоборот, прячет взгляд, но крепко держит сестру за руку.
Маргарита, увидев эти фотографии, тихо сказала самой себе:
— Я должна. Ради них. Ради него. Ради нас.
Но ночами, когда дом погружается в тишину, она всё так же сидит у кровати мужа в палате реанимации, шёпотом рассказывает ему о прошедшем дне и верит, что он слышит каждое слово.
Прошло ещё несколько недель. Казалось, жизнь застыла между двумя состояниями — «до» и «после». Каждый день начинался одинаково: Маргарита будила детей, помогала им собраться в школу, затем спешила в больницу, где всё оставалось неизменным — тихое гудение аппаратов и лицо мужа, неподвижное, но по-прежнему родное.
Иногда врачи пытались осторожно намекнуть, что чудо может не произойти. Но Маргарита на такие слова реагировала жёстко:
— Пока он дышит, мы будем ждать.
Она словно жила на два параллельных фронта — сражаясь дома за нормальное детство детей и в больнице за жизнь мужа.
В один из дней её подруга Анна, увидев, как Маргарита бледна и осунувшаяся, предложила:
— Тебе нужен отдых, хотя бы день. Поехали на дачу, подышим воздухом, отвлечёмся.
— А если он… вдруг… — Маргарита не договорила.
— Если что-то случится, тебе сразу позвонят. Но ты сама ведь понимаешь, что уже на пределе.
После долгих уговоров она согласилась. И там, на даче, впервые за многие месяцы услышала смех своих детей — настоящий, громкий, без тени тревоги. Старшая дочка принесла ей букет полевых ромашек и сказала:
— Мам, они для тебя. Папа бы хотел, чтобы ты улыбалась.
Эта простая фраза стала для Маргариты неожиданным толчком. Она поняла, что должна не только ждать мужа, но и учить детей жить в настоящем, а не в ожидании чуда.
С этого дня она начала делать маленькие шаги: записалась на консультацию к психологу, снова стала вести авторскую программу на телевидении, хотя и в сокращённом формате. Каждый эфир она заканчивала одними и теми же словами:
— Берегите своих близких. Никогда не откладывайте «позвонить» или «обнять» на потом.
Но по вечерам всё так же ехала в больницу, садилась рядом с мужем и, держа его за руку, шептала:
— Ты нужен нам. Я всё делаю, как ты бы хотел… Но возвращайся.
И в её сердце теплилась тихая вера, что когда-нибудь он откроет глаза, увидит её, детей — и этот долгий кошмар закончится.
Это был обычный вечер. Маргарита, как всегда, зашла в палату, поставила на прикроватную тумбочку свежие фрукты — не потому что их ел Тигран, а просто из привычки, чтобы всё вокруг него было живым, а не мёртвым. Она тихо рассказывала ему, как прошёл день, пересказывала детские шутки, жаловалась на осеннюю слякоть.
И вдруг — ей показалось, что пальцы его правой руки едва заметно дрогнули. Настолько слабо, что можно было списать на случайный спазм. Сердце Маргариты заколотилось так сильно, что она, кажется, услышала его стук.
— Тигран?.. Ты меня слышишь? — шёпотом, боясь спугнуть этот миг, спросила она.
Рука осталась неподвижной. Но через пару минут монитор, фиксирующий активность мозга, показал лёгкое, но стабильное колебание — врач, дежуривший в смену, нахмурился, подошёл, сделал пометки в карте.
— Возможно, это реакция на голос, — сказал он осторожно, избегая лишних эмоций. — Мы будем наблюдать.
Для Маргариты эти слова прозвучали громче любых обещаний. Она позвонила детям, и старшая дочка попросила:
— Мам, можно я завтра приду и тоже расскажу ему, что у нас всё хорошо? Может, он нас услышит…
На следующий день они пришли все вместе. Младший сын принёс папе нарисованный карандашами рисунок: он, мама, сестра и папа — все за одним столом. Маргарита положила рисунок на тумбочку и стала читать вслух письмо, которое дети написали для него.
И когда она произнесла последние слова — «Мы ждём тебя, папа» — на мониторе снова мелькнуло то же лёгкое колебание.
Врач сказал, что это ещё не пробуждение, но уже сигнал. Сигнал, что где-то там, в глубине тишины, он всё-таки слышит их.
Маргарита вышла из палаты с неожиданно прямой спиной. Впервые за долгие месяцы она позволила себе подумать:
— Мы сможем. Он вернётся.
Следующие дни стали похожи на качели. Иногда казалось, что Тигран вот-вот откроет глаза — он начинал чуть чаще реагировать на голос, показатели на мониторе менялись при звуках детского смеха. Но потом наступали утренние визиты врачей, и они говорили сухо:
— Динамика нестабильная. Это может быть случайной реакцией организма, а не признаком восстановления.
Маргарита училась не обижаться на их осторожность. Она понимала: медики боятся давать обещания. Но сердце матери и жены подсказывало ей другое — он с ними, просто пока не может сказать об этом.
В один из вечеров она принесла в палату старую пластинку с их любимой песней, ту самую, под которую они когда-то впервые танцевали на кухне. Тихо поставила на проигрыватель, закрыла глаза, и вдруг заметила — дыхание Тиграна стало чуть глубже, ритмичнее.
— Ты помнишь, да? — прошептала она, крепче сжимая его руку.
На следующий день случилось то, чего она боялась и ждала одновременно — ночью у него резко упало давление, сработала тревога, и её срочно вызвали в больницу. Коридор казался бесконечным, шаги отдавались в ушах, а сердце било так, что почти заглушало звуки сирены аппаратов.
Врач, выходя из палаты, сказал серьёзно:
— Мы смогли стабилизировать его состояние, но он находится на грани. Любое ухудшение может стать критическим.
Маргарита провела всю ночь у его кровати, держа руку и шепча слова, которые знала только он. Где-то под утро ей показалось, что его веки едва дрогнули, но сонливость и усталость не позволили быть уверенной.
Утром она разбудила детей и сказала:
— Сегодня мы едем к папе всей семьёй. Если он слышит нас, он должен знать, что мы вместе.
В тот день палата наполнилась голосами и смехом. Младший сын положил свою ладонь поверх руки отца, старшая дочь читала любимую папину шутливую историю. И именно тогда Тигран впервые за всё время сделал то, что невозможно было спутать с рефлексом — слегка сжал пальцы в ответ.
Маргарита едва не расплакалась, но сдержалась, чтобы не испугать детей. Она только тихо сказала:
— Мы тебя дождёмся. Сколько бы это ни заняло времени.
После того дня, когда Тигран впервые сжал её пальцы, всё изменилось. Врачи по-прежнему говорили осторожно, но в их голосе появилась едва заметная мягкость, которой раньше не было. Теперь они фиксировали «микродвижения» — редкое шевеление губ, чуть более активные реакции зрачков на свет.
Но путь оказался мучительным. Иногда прогресс замирал на целые недели. Маргарита жила в режиме бесконечных ожиданий, когда каждый день мог стать либо шагом вперёд, либо болезненным откатом.
Она читала ему газеты, рассказывала последние новости, иногда даже спорила сама с собой вслух — просто чтобы в палате звучали живые голоса. Привозила любимые ароматы — запах кофе, апельсинов, свежескошенной травы. Она знала: память и чувства тесно связаны, и, возможно, где-то там, в глубине, он их улавливает.
Дети тоже стали частью этого ритуала. Старшая дочка принесла на флешке видео из семейного архива: их поездка на море, смех у костра, маленький сын с пластмассовым мечом. В момент, когда на экране зазвучал его собственный голос из прошлого, глаза Тиграна дрогнули — зрачок чуть расширился. Это заметил и врач.
— Это может быть признаком осознанной реакции, — сказал он. — Но мы должны убедиться, что это не случайность.
Внутри Маргариты всё кричало: это не случайность.
Однако вместе с надеждой пришёл и новый страх — что он очнётся, но уже не будет прежним. Врач однажды тихо намекнул, что длительное пребывание в коме нередко оставляет след в памяти, речи, восприятии мира. Эта мысль жгла её изнутри: что если он откроет глаза, но не узнает их?
Однажды ночью, сидя у его кровати, она шёпотом сказала:
— Если ты слышишь меня, просто моргни… хотя бы один раз.
И через несколько секунд он медленно, тяжело, но явно осознанно закрыл и открыл глаза.
Маргарита замерла. Это было не чудо в кино — без пафосной музыки, без мгновенного исцеления. Но это был первый настоящий мостик между ними за все месяцы молчания.
Она взяла его руку, прижала к щеке и тихо произнесла:
— Мы начинаем сначала.
С того дня, когда он впервые осознанно моргнул, жизнь семьи стала меняться. Не резко, не так, как в фильмах, а тихо, с осторожной радостью и постоянной тревогой.
Врачи начали мягкую стимуляцию — короткие сеансы физиотерапии, упражнения для восстановления мимики, простые команды: «сожмите руку», «попробуйте повернуть голову». Поначалу всё было неловко и медленно, но каждая маленькая реакция становилась для Маргариты событием целого дня.
Однажды, когда она пришла утром, Тигран попытался что-то сказать. Губы шевелились, но звука не было. Она наклонилась ближе, пытаясь разобрать хоть слог. В итоге поняла — он произнёс её имя. Тихо, почти беззвучно, но произнёс.
Слёзы сами потекли по щекам, и она впервые за долгое время не сдерживалась.
— Я здесь. Всегда была здесь.
Однако радость быстро омрачилась. Уже через пару дней врач вызвал её в кабинет:
— Память частично фрагментирована. Он иногда путает события и годы. Может называть людей другими именами. Это нормально на данном этапе, но нужно быть готовой.
Маргарита кивнула, хотя внутри у неё всё сжалось.
Во время одного из визитов он вдруг спросил:
— А где… мама? Она ведь ждёт нас дома?
Его мать умерла много лет назад.
Маргарита не стала говорить правду — просто кивнула и перевела разговор на другое. Психолог, наблюдавший процесс восстановления, советовал не разрушать хрупкий мир, в котором он пока находится.
Дети реагировали по-разному. Дочка старалась быть сильной, часто читала ему книги и шутила, как раньше. Младший сын сначала боялся приближаться — его пугало, что папа может не узнать его. Но однажды, когда Тигран держал в руках мячик для упражнений, мальчик взял его и предложил поиграть. И впервые за долгие месяцы в уголках глаз Тиграна появилась тень улыбки.
Маргарита поняла: это будет долгий путь, полный и радостей, и боли. Но теперь у них был главный союзник — он сам, вернувшийся из глубины тишины.
Прошло ещё несколько недель. С каждым днём он говорил всё яснее, хотя голос оставался слабым и хриплым. Он уже мог узнавать детей, называть их по именам, иногда даже вспоминал забавные истории из прошлого.
Но врач всё откладывал разговор о времени. Маргарита тоже избегала этой темы, боясь, что правда станет для него шоком.
И всё же момент настал сам.
В один из дней в палату зашла медсестра, обмолвившись между делом:
— Вы ведь поступили к нам почти год назад…
Тигран поднял взгляд на Маргариту.
— Год?.. — его голос был полон недоверия. — Это… правда?
Она замялась.
— Да. месяцев, если точно.
Он отвернулся к стене. Лицо стало неподвижным, как в первые дни после пробуждения. Маргарита поняла: он пытается осмыслить, что его жизнь пропала из реальности почти на целый год.
Вечером он тихо сказал:
— Я пропустил их дни рождения… твои… столько всего. А ты… ты всё это время была рядом?
— Конечно, — ответила она. — И буду, пока надо.
Но в его глазах появилось что-то новое — смесь благодарности и боли. С этого дня он стал требовать больше: дольше тренироваться, пробовать вставать с кровати, писать карандашом, даже если буквы выходили неровными.
Однажды он сказал:
— Я должен догнать время. У меня нет права оставаться слабым.
Маргарита видела, как трудно ему даются эти шаги. После каждого сеанса он был измученным, но не сдавался. Даже дети чувствовали эту перемену: теперь он пытался шутить, интересовался их школой, просил приносить рисунки и рассказы.
Однако вместе с этим росла и его внутренняя усталость. Иногда по ночам она ловила его взгляд, направленный в окно, и понимала — он думает о том, что потерял, а не о том, что вернул.