С ростом в 173 сантиметра и грацией

В свои тринадцать Клавдия уже поражает не только сверстников, но и профессионалов индустрии моды. С ростом в 173 сантиметра и грацией, достойной подиумов Милана и Парижа, она уверенно привлекает к себе внимание. Ее длинные, стройные ноги стали поводом для шутливой зависти даже со стороны самой Кристины Орбакайте, не говоря уже о пользователях соцсетей, которые не устают сравнивать юную красавицу с супермоделями мирового уровня.

Новые кадры, на которых Алла Пугачева запечатлена рядом с дочерью Орбакайте, вызвали волну обсуждений: внучка Примадонны буквально затмила всех своим взрослым обликом и поразительной осанкой. Даже Пугачева не смогла сдержать удивления, восхищенно отметив, как быстро взрослеет ее внучка.

Американские скауты модных агентств, давно следящие за развитием Клавдии, теперь проявляют к ней особый интерес. Говорят, одно из ведущих агентств Нью-Йорка уже сделало неофициальное предложение семье, предлагая начать международную карьеру как можно раньше — разумеется, с учетом всех этических и возрастных норм.

«С такими данными — не модель, а новая Водянова», — комментируют профессионалы. При этом сама Клавдия, несмотря на внимание прессы и звездный статус своей семьи, остается скромной и сосредоточенной на учебе и творчестве. Она учится в престижной школе, занимается вокалом и танцами, а в свободное время рисует и ведет страничку в Instagram, где делится моментами из своей повседневной жизни — без пафоса, но со вкусом.

Кристина Орбакайте, хоть и не торопит дочь с публичной карьерой, не скрывает гордости: «Клава растет очень самостоятельной, и если она решит связать свою жизнь с модой — я буду ее поддерживать. Но выбор всегда за ней».

Пока же будущее Клавдии лишь начинает вырисовываться на горизонте, но уже сейчас очевидно: если она продолжит в том же духе, мир моды обретет новую звезду, и имя Пугачевой вновь зазвучит громко — только уже в совершенно другом амплуа.

Первая настоящая фотосессия Клавдии состоялась совершенно случайно. Семья отдыхала в Италии — в уютном доме на побережье Амальфи. Именно там, в окружении моря, солнечного света и вековых лимонных рощ, в гости к Орбакайте заехала ее давняя подруга — известный fashion-фотограф из Милана, Сильвия Россини. Сильвия, увидев высокую, тонкую, светловолосую Клавдию, будто окаменела: «Она — это чистое вдохновение. Ей не нужно учиться позировать — она уже чувствует кадр кожей».

Фотосессия началась буквально на следующее утро. Без визажистов, без стилистов — просто Клавдия, мягкий свет рассвета и легкое шелковое платье, которое ветер развевал как крылья бабочки. Фотографии получились магическими. После обработки Сильвия выложила пару кадров в закрытом Instagram-аккаунте для коллег по индустрии. Реакция не заставила себя ждать.

«Кто эта девочка?», «Это новое лицо поколения», «Такая выразительная — и при этом естественная», — писали в комментариях. Несколько агентств немедленно отправили запросы — кто представляет модель, как с ней связаться, возможно ли сотрудничество.

Пугачева, узнав об интересе, отнеслась к ситуации с ироничной заботой:
— Вот только не хватало, чтобы внучку мою в Нью-Йорк утащили! У неё еще школа, детство… Пусть сначала научится быть счастливой без подиума, а там — посмотрим.

Однако Клавдия не спешила к славе. Она как будто жила на два параллельных ритма: днем — обычная девочка в кедах и джинсах, играющая на фортепиано и переписывающаяся с подружками; а вечером — она пробовала себя перед зеркалом, репетируя походку, имитируя дефиле, изучая Vogue и интервью с супермоделями.

Через месяц после съемки в Италии семью пригласили в Париж на закрытое мероприятие одного из домов моды — Maison Miralle, где собирали самых перспективных юных лиц Европы. Клавдия оказалась самой младшей среди приглашённых, но, несмотря на волнение, вела себя уверенно, сдержанно и элегантно — как будто родилась подиумом. В ней чувствовалась внутренняя зрелость, не по годам, но без высокомерия — скорее, врождённое чувство собственного достоинства.

На мероприятии она познакомилась с наследницей модной династии из Франции и дочерью известной актрисы из Испании. Их разговоры вдохновили её: оказывается, мода — это не просто платья и вспышки камер. Это искусство, это дисциплина, это стиль жизни.

Вернувшись в Москву, Клавдия решила попробовать поступить в школу моделей — но не ради славы. Она хотела научиться владеть телом, понимать фотографию и сцену, работать с эмоцией. При этом она по-прежнему оставалась ученицей — с контрольными по геометрии, с домашними заданиями и репетициями хора.

— Ты правда хочешь идти в это всерьёз? — спросила её мама, когда Клавдия пришла с анкетой в «Академию Юных Талантов».

— Я хочу попробовать. Но если не получится — это тоже будет мой выбор, — ответила девочка, и в её глазах Кристина вдруг увидела ту же решимость, что когда-то была у неё самой в юности, когда она вышла впервые на сцену в «Рецитале».

Показ Maison Miralle Junior в Милане должен был стать первым настоящим подиумным опытом Клавдии. Для неё сшили нежно-голубое платье с воздушными рукавами и изящной вышивкой — простое, но в нём было что-то сказочное. Организаторы показа специально выбрали этот образ для Клавдии, сказав:
— Она свежа, как весна. В ней нет наигранности — только искренность и стиль.

За кулисами царила лихорадочная атмосфера: визажисты, ассистенты, модельеры, девушки и девочки в туфельках на каблуках, на шпильках, в кроссовках. Кто-то плакал, кто-то нервно листал сценарий показа, кто-то пытался сделать идеальное селфи на фоне брендированной стены.

Внезапно к Клавдии подошла девочка лет на полтора старше, с выразительными чертами лица и ярко выделенными скулами. Её звали Селеста, и она была дочерью легендарного испанского дизайнера Рамона Сапатеро, основателя дома Sapatero Couture.

— Это твоё первое шоу? — спросила она с лёгкой улыбкой, но с тенью превосходства в голосе.
— Да, — ответила Клавдия, неуверенно поглаживая край платья.
— Сладкая, будь осторожна. Публика может быть доброй… а может быть и очень жестокой, особенно когда ты не готова, — подмигнула Селеста и отошла, оставив после себя лёгкий аромат жасмина и нотку тревоги.

Слова задели Клавдию. Впервые она почувствовала себя чужой в этом мире. Не потому что ей чего-то не хватало — а потому что, кажется, здесь все борются. И не за красоту. А за место. За внимание. За власть.

Перед выходом на подиум сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет. За занавесом уже звучала музыка — ритмичный электронный трек с таинственными аккордами. Ассистент в гарнитуре шепнул:
— Ты следующая. Пожалуйста, стой ровно, шаг — семь восьмых, подбородок — чуть вверх. Свет пойдёт по сигналу.

И вот, она вышла.

Всё исчезло: шум за кулисами, слова Селесты, даже страх. Осталась только она и длинная белая дорожка под софитами. С каждым шагом Клавдия всё больше ощущала уверенность. Она не играла — она была этим образом. Не изображала — жила им.

Аплодисменты были негромкими, но искренними. На первых рядах сидели редакторы модных журналов, известные дизайнеры и даже актриса, которую Клавдия видела в фильмах. После показа к ней подошла Сильвия Россини, с которой всё началось.
— Ты справилась блестяще. Ты не просто прошла — ты рассказала историю. Это редкий дар.

Однако уже на следующий день в соцсетях появилось видео, где Селеста и ещё несколько моделей ехидно обсуждали новичков. В том числе — Клавдию.
— Слишком простая. Русская, да? У нас таких в Испании на вокзалах полно… — сказала одна из девочек.
— Ага. Платье, как у Золушки на выпускном. Симпатичная, но никакой харизмы, — добавила другая.

Клавдия случайно наткнулась на запись вечером, сидя на балконе гостиницы. Её глаза наполнились слезами. Она впервые ощутила, как сильно может ранить слава. Ведь теперь её не просто замечают — её оценивают. И не все — с добром.

Кристина Орбакайте, узнав об этом, обняла дочь:
— Знаешь, слава — это как хрустальный бокал. Очень красиво, но бьётся легко. Главное — не позволить другим держать его в руках. Ты сама — хозяйка своей судьбы.

И на следующий день Клавдия сделала неожиданный поступок. Она написала в своём Instagram:

«Я — Клавдия. Мне 13. Да, у меня было первое дефиле. Я волновалась. Я не умею говорить как взрослые модели, я только учусь. И мне всё ещё больно от того, что я читаю. Но я выбрала не бояться. И продолжу идти. Спасибо тем, кто меня поддержал. И — да, я русская. И этим горжусь».

Этот пост разошёлся по сотням аккаунтов, был перепечатан в модных блогах и даже в русскоязычных СМИ. Многие стали писать слова поддержки. А одна из топ-моделей — украинка, работающая с Givenchy — репостнула запись со словами:
— «Всем начинающим моделям — учитесь у Клавдии. Искренность и смелость — самое модное, что может быть».

После показа в Милане и волны поддержки в соцсетях имя Клавдии зазвучало громче. Её начали приглашать на съёмки в России: сначала — для молодёжных брендов, затем — в программу на телевидении, где обсуждали «будущее российской моды». Но всё это казалось ей каким-то слишком суетным, неестественным, как будто вокруг неё вдруг начали создавать не девочку, а образ, который ей не принадлежал.

Пугачёва, наблюдая за внучкой, вздыхала, но не вмешивалась.

— Я тебе говорила, милая: слава — это не радость, это ответственность. Главное — не потеряй себя, — сказала она однажды утром, протягивая Клавдии кружку с горячим шоколадом.

Клавдия слушала, но чувствовала внутри странное напряжение. Её будто разрывало между уютом семьи, привычным голосом мамы, бабушки — и зовом чего-то большого, незнакомого, далёкого, словно другого мира, где её ждут. Или не ждут — но она хочет туда сама.

Одним вечером Кристине Орбакайте позвонили из Лондона. Это была куратор молодёжной программы престижного колледжа моды — Central Saint Martins.
— Мы видели съёмки Клавдии, её интервью, и хотели бы предложить ей место в нашей экспериментальной программе «Creative Youth: Future Faces». Это двухгодичный курс по основам fashion-бизнеса, стиля и арт-коммуникации. Участников всего десять, со всего мира.

Кристина замолчала.

— Ей только тринадцать.
— Мы понимаем. Учёба — с проживанием в кампусе, в безопасной, сопровождаемой среде. Это не просто модельный курс — это обучение креативному мышлению, подготовка к миру, в котором она уже существует.

Решение было непростым.

— Я не отпущу тебя, если ты сама не хочешь, — сказала мать дочери вечером. — Мы справимся и тут. И в России ты уже светишь.

Но Клавдия ответила:

— Мам, я боюсь. Но боюсь больше остаться в месте, где всё уже понятно. Я хочу пробовать, ошибаться, узнавать себя. Я не знаю, стану ли я моделью. Может — художницей. Может — создам свою марку. Но я хочу учиться. Там.

Прощание было непростым. На перроне Клавдия обнимала бабушку, маму, брата. На ней был чёрный свитер с надписью “See You In Light”, рюкзак с блокнотом и карандашами, и два чемодана.

Пугачёва прижала внучку к себе, посмотрела в глаза и прошептала:

— Помни. Ты — Пугачёва, но ты — сама. Не для мира. А для себя.

Лондон стал для неё настоящим испытанием.

Первое время — тоска. Ночной плач в подушку. Незнакомые лица. Преподаватели, говорившие быстро, с акцентом. Девочки и мальчики с Японии, Канады, Швеции — все талантливые, яркие, со своими проектами и планами.

Клавдия — пока без плана. Без стратегии. Только с желанием понять, кто она.

Но именно это и было её преимуществом.

Она начала рисовать образы коллекций, комбинируя традиционные славянские орнаменты с футуристичными силуэтами. Преподаватели были в восторге от свежести её идей. Её пригласили выступить на небольшом студенческом показе — Future Form 2026. Но не как модель — как дизайнер мини-капсулы.

Коллекция называлась «Дочь Весны». В ней были плащи, вдохновлённые петербургским дождём, платья-рубашки с мотивами дымковской игрушки, пальто цвета мха с неоновыми вставками. Показ стал неожиданным хитом. Фото коллекции попали в блог известной стилистки из Берлина. Начались звонки. Опять агентства, бренды, галереи…

Но Клавдия уже умела выбирать. Она знала цену внимания. И цену себя.

В пятнадцать она вернулась на лето в Россию. Не модель. Не инфлюенсер. А молодая девушка, которая знала, чего хочет. Её встретили журналисты, репортёры — но она просто прошла мимо, не останавливаясь. А вечером пошла с бабушкой на дачу. Ела малину с куста, слушала ветер в кронах деревьев.

— Ну что, Лондон? — спросила Пугачёва, наливая чай.

— Сложно. Но моё, — улыбнулась Клавдия.

И в тот момент она поняла: неважно, где ты. Важно, кем ты становишься. И чтобы оставаться собой, нужно время, сила — и любовь. А остальное… подиум подождёт.

После возвращения из Лондона, наполненная новыми знаниями и уверенностью, Клавдия решила не торопиться с громкими проектами. Она поняла, что хочет создать что-то своё — пусть маленькое, неидеальное, но по-настоящему живое. Не для глянца, а для смысла.

Она сняла маленькое помещение в московском районе Хамовники — бывшую типографию с кирпичными стенами, высокими потолками и окнами, в которые свет пробивался как в старинной мастерской художника. Там она обустроила свою первую студию — не бренд, не бутик, а «творческую лабораторию», как она сама её называла.

На стенах висели эскизы, на столах — лоскутки тканей, в углу — старая швейная машинка, доставшаяся от бабушки Кристины. Клавдия не гналась за трендами — она исследовала идеи: что значит «одежда, несущая историю»? Как выразить национальную идентичность в современной моде? Где грань между стилем и маской?

Первой её коллекцией стала серия рубашек и пальто под названием «Безмолвие». Вдохновением послужили дневники блокадного Ленинграда, которые Клавдия нашла в библиотеке Лондона — с подписями на русском, переводами на английский, с маргиналиями, оставленными студентами разных лет.

Каждое изделие имело вшитую цитату — не на видном месте, а внутри, ближе к сердцу:

«Живу. Дышу. Жду весну».
«Тишина громче любого марша».
«Нет хлеба, но есть свет».

Коллекция получилась строгой, почти аскетичной. Но в ней была сила. Серьёзность. И почтение. Многие не поняли — “где тренды?”, “где коммерция?”, “зачем мода, если не продаётся?”

Но одна галерея в Берлине — «Echo Raum» — увидела в этом художественный жест и пригласила Клавдию представить коллекцию как инсталляцию: не показ, а экспозиция. Вместо дефиле — шепчущий аудиогид. Вместо моделей — манекены с застывшими пальцами, будто сжимающими невидимую надежду.

Экспозиция вызвала бурю обсуждений в среде интеллектуальной моды. Одни считали, что это — прорыв: «новый голос Восточной Европы». Другие обвиняли в излишней драматизации. Клавдия же молчала.

— Я не художник. И не модельер. Я просто ищу, — сказала она на открытии, — язык, который не врет.

Однако с ростом известности пришли и новые сложности. Один из крупных брендов предложил Клавдии контракт: создать капсульную коллекцию для масс-маркета. Условия — блестящие. Финансирование, маркетинг, международное продвижение. Ей было всего 16, и перед ней лежал реальный шанс на глобальный успех.

Но было одно «но».

— Вы будете делать то, что будет продаваться. Рюши, логотипы, кроп-топы. Никаких «цитат в подкладке». Люди покупают не смыслы, а вайб, — объяснил менеджер по развитию бренда.

Ночью Клавдия не спала. В окно капал дождь. В руке она держала письмо от одной девочки из Екатеринбурга, которая написала после «Безмолвия»:

«Я купила вашу рубашку на деньги, откладываемые на новый телефон. Потому что в ней — то, что чувствую я. Вы — первая, кто заговорил обо мне не голосом глянца, а голосом живым».

На утро Клавдия отказалась от контракта.

Это решение удивило многих, даже бабушку.

— Отказываться от денег в твоём возрасте — почти подвиг, — сказала Пугачёва.
— Это не подвиг. Это… просто вера, — ответила внучка. — Если я сдам себя ради первого миллиона — кто я буду потом?

Вскоре Клавдия объединилась с двумя другими молодыми дизайнерами — одним из Владикавказа, другим из Казани — и они создали маленькое независимое ателье: «Три земли». Они шили капсулы на стыке культур: татарские узоры встречали осетинскую вышивку, а русская архитектурная графика превращалась в принты на плащах.

В 17 лет Клавдия уже не была просто внучкой Пугачёвой.
Она стала собой.

Она отказывалась участвовать в шоу ради хайпа. Не снималась в рекламе фаст-моды. Не говорила банальностей в интервью. Но к ней тянулись. Потому что в ней была чистота. Прямая, живая, почти наивная — но очень редкая.

В одной статье про неё написали:

«В эпоху кричащего глянца и нарочитой красоты, Клавдия говорит шёпотом. Но этот шёпот слышат все».